![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Мучительница и душегубица Салтычиха
Случай в истории уникальный. Когда речь идет о маньяках-убийцах, то само собой разумеется, что в этих рассказах фигурирует только сильный пол. Особа же, известная под именем Салтычиха, убивала без всякой мотивации, с “особенной”, как бы сейчас выразились, “жестокостью”, просто так, из любви к этому делу, не уступая самым отъявленным монстрам рода человеческого.
Дарья Николаевна Салтыкова (в девичестве Иванова), дочь приближённого к Петру I думного дьяка, состоявшем в родстве с Давыдовыми, Мусиными-Пушкиными, Строгановыми и Толстыми. Родилась в 1730 году в подмосковном селе Троицкое (ныне – Посёлок завода Мосрентген, примыкающий к Москве в районе Тёплого Стана).
Тетка Салтыковой была замужем за генерал-поручиком Иваном Бибиковым, старшая сестра — за генерал-поручиком Афанасием Жуковым.
Бог весть каким образом отцу удалось выдать Дарью – дурнушку с несносным характером – замуж за столбового дворянина Глеба Салтыкова, происходившего из очень состоятельной семьи. Дарья родила ему двоих сыновей, а потом Салтыков умер.
Удивительно, но это была еще цветущая и притом весьма набожная женщина.
В 26 лет Дарья стала самой богатой в Москве вдовой, владевшей имениями в нескольких российских губерниях. Детей по законам того времени у неё отобрали и определили на воспитание в гвардейский полк. Оставшись совсем одной, Салтыкова ударилась в религию и совершила немало паломничеств по святым местам, где щедро раздавала деньги "на церкву".
Наконец, соскучившись по мужской ласке, Салтыкова, как говорят в народе, охмурила молодого красавца Николая Тютчева, деда знаменитого поэта Фёдора Тютчева (возможно, не обошлось без материальных поощрений, так как мелкий дворянин Тютчев работал простым землемером). Однажды Салтыкова прознала, что Тютчев параллельно встречается с одной юной и хорошенькой особой, и уже успел с ней тайно обвенчаться.
В ярости Дарья чуть не убила изменщика. Испугавшись, Тютчев вместе с женой укрылся в московском особняке своей родни, а потом они и вовсе сбежали из города. Как нельзя вовремя – Салтыкова уже закупила порох, чтобы спалить особняк вместе с любовниками.
Месть не состоялась, и униженная и оскорблённая Дарья потеряла покой. Не в силах совладать с переполнявшими её чувствами, Салтыкова всё чаще стала вымещать злобу на своих прислужницах и чернавках.
Не щадила Салтыкова ни беременных женщин, ни двенадцатилетних девочек, ровесниц её сыновей.
Над крепостными мужиками Салтыкова тоже издевалась, но иным способом. Своего кучера она трижды женила, но по очереди умертвила всех трёх его жён – чтоб ходил и горевал. Мужики тайком жаловались на свою госпожу властям, но Салтычиха (так прозвали её мужики) играючи подкупала любого чиновника, и ей всё сходило с рук.
Но все-таки, двум крестьянам, Савелию Мартынову и Ермолаю Ильину, жен которых она убила, в 1762 году удалось передать жалобу только что вступившей на престол Екатерине II.
В начале лета 1762 г. в Санкт-Петербурге появились два беглых крепостных мужика — Ермолай Ильин и Савелий Мартынов — поставившие перед собой цель практически невыполнимую: они вознамерились принести Государыне Императрице Екатерине Алексеевне жалобу на свою хозяйку, крупную помещицу Дарью Николаевну Салтыкову. Шансов на успех беглые почти не имели : во-первых, они находились на нелегальном положении и не могли удостоверить свои личности паспортами; во-вторых, Государыня Императрица согласно правилам тогдашнего делопроизводства рассматривала документы, подаваемые только чинами высших четырех ступеней Табели о рангах (т. е. не ниже тайного советника). До эпохи Императора Павла Первого, укрепившего на стене Зимнего дворца специальный ящик для доносов "всех лиц, без разбора звания", было еще почти четыре десятилетия ; а это означало, что простой человек никак не мог быть услышан Властью, которая не удостаивала его аудиенциями и не принимала его прошений. Можно сказать так : Высшая Власть просто не замечала своих рабов.
Однако, пути назад у Ильина и Мартынова не было. Им оставалось лишь аппелировать к высшей Власти в Империи и двигаться только вперед в попытке реализовать свои планы. Путь назад означал для обоих верную гибель. Удивительно то, что оба сумели успешно завершить почти безнадежное предприятие.
Если бы беглые действовали по закону и попытались заявить жалобу на свою хозяйку по месту жительства, их бы наверняка ожидал самый печальный конец. Такие попытки уже предпринимали их предшественники и все они заканчивались для смельчаков весьма печальным (и порой прямо трагическим) образом. Поэтому Ильин и Мартынов предпочли путь долгий и на первый взгляд нелогичный: в конце апреля 1762 г. они убежали из московского дома своей барыни, но двинулись не на юг, в вольные донские степи, а прямо в противоположном направлении, в столицу Империи. С разного рода тяготами и перипетиями безпаспортные крепостные добрались до Санкт-Петербурга и тут затаились.
Беглые искали подходы к Зимнему дворцу, если точнее, такого человека, через которого можно было бы передать Императрице жалобу. Неизвестно, как именно такой человек был найден, неизвестно вообще кем он был ; скорее всего, не обошлось без крупной взятки. Как бы там ни было, в первой половине июня Екатерина Вторая получила "письменное рукоприкладство" (так в те времена именовались заявления) Ильина и Мартынова.
Императрица не отмахнулась от бумаги, уж больно о большом количестве пострадавших там шла речь. Хотя Салтычиха принадлежала к знатному роду, Екатерина II использовала ее дело в качестве показательного процесса, который ознаменовал новую эпоху законности.
Из Канцелярии Ея Императорского Величества донос Ильина и Мартынова поступил на рассмотрение и принятие решения в Правительствующий Сенат. Оттуда он был переправлен в московскую контору Правительствующего Сената, а затем попал в юстиц-коллегию. Там его приняли в производство ( т. е. приступили к рассмотрению по существу ) 1 октября 1762 г. Хотя непосредственно сыскными делами по этому делу занималась московская юстиц-коллегия, общее руководство розыском осуществлял из Санкт-Петербурга Сенат. Именно эта автономия, позволившая сыщикам не подчиняться московской администрации, как станет ясно из дальнейшего хода событий, позволила довести розыск до конца.
В московской юстиц-коллегии дело попало в руки самого "беспородного" (т. е. неблагородного, без родственных и деловых связей) чиновника — Степана Волкова. В каждой организации есть две категории работников: тех, кто тянет лямку, делает дело и остается при этом никем не замечен, и тех, кто занимается пустяками, но умудряется быть на виду у начальства и получает все благодарности. Надворный советник Волков был из первой категории. Когда из северной столицы пришла команда принять к расследованию жалобу на Дарью Салтыкову, все чиновники моментально поняли, что дело предстоит рисковое: с одной стороны, в Петербурге жалоба уже доложена Императрице и надо показать какой-то результат, а с другой — Салтыкову тронуть нельзя, поскольку у нее вся Москва в родственниках. Короче, куда не кинь — всюду клин! Поэтому все более или менее именитые коллеги Волкова сумели от себя это дело, что называется, отпихнуть.
То, что именно самый бедный и незнатный следователь занялся этим делом, возможно, и предопределило успех всего расследования. Во всяком случае, именно благодаря ему, растянувшийся на несколько лет розыск позволил-таки остановить не знавшую никаких тормозов помещицу. В подчинении Волкову был назначен молодой надворный советник князь Дмитрий Цицианов. Вдвоем они фактически и "раскрутили" это дело.
В течение первого года — вплоть до ноября 1763 г. — следователи занимались изучением арестованных у Салтыковой счетных книг и допросами свидетелей. Была опрошена многочисленная прислуга помещицы, проживавшая в ее московском доме на Кузнецкой улице, на Сретенке. Подверглись допросам ее слуги из имений в Троицком (под Москвой) и в Вокшине.
Изучение счетных книг позволило следователям довольно точно определить круг должностных лиц московской администрации, состоявших с Дарьей Салтыковой в теплых отношениях и получавших от нее разного рода презенты. Кроме того, удалось проследить движение крепостных людей во владениях помещицы: кого и кому она продавала, кто отправлялся ею на заработки и промыслы, кто умирал, кто записывался в штат обслуги.
Тут вскрылось много интересного. Прежде всего довольно подозрителен показался следователям процент официально умерших крепостных, причем смертность среди женщин намного превосходила смертность среди мужчин, что не находило никакого логического объяснения. Смерти некоторых лиц с самого начала представлялись следствием преступления, которое, однако, никто и не думал расследовать. Так, например, в ноябре 1759 г. в Сыскной приказ г. Москвы предъявлялось тело умершего крепостного Салтыковой Хрисанфа Андреева с заметными на глаз телесными повреждениями. Расследование его смерти было проведено должностными лицами приказа с явными и грубыми нарушениями в оформлении документов, например, датированные ранним сроком документы ссылались на поздние, что несомненно указывало на подлог.
Помимо этого, следователи из Юстиц-коллегии составили поименный список крепостных Салтыковой, обстоятельства жизни или смерти которых даже по документам представлялись весьма подозрительны. Например, молодая здоровая 20-лентяя женщина попадала в дом Салтыковой в качестве домашней прислуги и через две недели умирала. Весьма подозрительны были смерти трех жен Ермолая Ильина, о чем последний упоминал в доносе на имя Императрицы. Ильин, кстати, занимал должность "личного конюха" Салтыковой, т. е. был человеком достаточно приближенным к помещице, во всяком случе, вступавшим с нею в контакт ежедневно. В течение трех лет у Ермолая Ильина одна за одной умерли три молодых жены. Некоторых лиц из своей обслуги Салтыкова, согласно записям в ее домовых книгах, отпускала в свои вотчинные деревни, но там они почему-то либо тут же умирали, либо исчезали, да так, что никто не мог толком сказать, где же эти люди теперь находятся. Всего надворный советник Волков насчитал 138 (!) крепостных Салтыковой, ставших, по его мнению, жертвами преступлений хозяйки.
Попутно осуществлялась проверка архивов канцелярии московского гражданского губернатора, Сыскного приказа, московского полицеймейстера. Оказалось, что в период 1756-62 гг. на Дарью Салтыкову ее крепостными была подана 21 (!) жалоба. Для того мрачного времени это был своего рода рекорд. В каждой из жалоб приводились конкретные примеры побоев и последовавших смертей крепостных. Формально все поданные жалобы прошли надлежащую проверку, но не вызывала сомнений ее предвзятость. Судьба жалобщиков была тягостной : полиция возвращала их помещице, где следовало их строгое "взыскание", либо отдавал под суд "за клевету". В последнем случае жалобщики отправлялись в каторжные работы в Сибирь. Как и многие помещики той эпохи Дарья Салтыкова имела собственные тюрьмы с пыточными застенками, колодами, кандалами, "стульями". Некоторые из доносчиков попав туда однажды, остались в тюрьме на годы и получили свободу лишь благодаря возникшему расследованию.
В этом месте необходимо сделать небольшое отступление. К середине 18-го столетия российские законодатели все более укреплялись в той мысли, что применение пытки надлежит ограничить. В проекте нового Судебного Уложения (т. н. Уложения 1742 г.) была предпринята попытка законодательно закрепить ограничения на пытку рожениц и беременных женщин, детей до 12 лет и стариков старше 70 лет, а также сумасшедших. Впоследствии этот проект дополнялся ограничением на пытку в отношении лиц, принадлежавших к восьми первым рангам "Табели о рангах", минимальный возраст пытаемых поднимался до 15 лет, вводился запрет на пытку лиц дворянского сословия и пр. Хотя эти предложения официально не вступили в действие (поскольку сам проект Уложения 1742 г. не был принят), тем не менее, идеи о введении различных ограничений на пытку вовсю уже витали в воздухе. К началу 60-х годов 18-го столетия российские сенаторы открыто обсуждали возможность введения таких ограничивающих пытку норм, как, например, "тяжесть пытки не должна превышать тяжести положенного по суду наказания" или "пытка недопустима в деле, где получены бесспорные доказательства вины" и пр. За запрет использования пытки для получения показаний на предварительном следствии высказывался Император Петр Третий ; в том же духе неоднократно выступала и сменившая его на престоле Императрица Екатерина Вторая. Именно поэтому московская Юстиц-коллегия и обратилась в Правительствующий Сенат с просьбой официально разрешить пытку Дарьи Салтыковой.
Такое разрешение получено не было. Императрица в "деле Салтыковой" прибегла к повторенной впоследствии неоднократно директиве следователям : пыткой надлежит запугивать допрашиваемого, но применять ее нельзя. Этот прием во времена ее царствования повторялся неоднократно в самых разных (и важных) расследованиях: в "деле Василия Мировича", при расследовании заговора Петра Хрущова и Семена Гурьева, в сыске по "пугачевскому делу" и пр. Пройдет некоторое время и 8 ноября 1774 г. Императрица подпишет секретный Указ, запрещающий по всей Империи пытку во время дознания. Указ этот не был публично оглашен с той целью, чтобы обыватели не знали о появившемся запрете и продолжали трепетать при угрозе пыткой. Можно спорить о том, сколь нравственно запугивать допрашиваемого пыткой, но следует признать, что начиная с 60-х годов 18-го столетия в России перестали пытать подозреваемых в застенках (хотя, палачи, разумеется, сохранились: они исполняли приговоры судов в части наложения телесных наказаний).
В остальном запрос московских следователей был удовлетворен: Дарья Салтыкова была отстранена от управления своим имуществом и деньгами, которыми с января 1764 г. стал распоряжаться сенатор Сабуров, назначенный "опекуном" (сейчас бы его назвали "временным управляющим"). Также следователи получили разрешение провести "повальный обыск в домах и имениях" подозреваемой, если такая необходимость возникнет.
Надворный советник Степан Волков в начале февраля 1764 г. официально сообщил Дарье Салтыковой о взятии ее "под караул" и предстоящей пытке. Согласно традиции, к ней был приставлен священник, которому надлежало подготовить женщину к испытанию и возможной смерти, а также уговорить Салтыкову не доводить следствие до крайней жестокости. Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев по распоряжению московского градоначальника провел в обществе Дарьи Николаевны ровно месяц; в течение всего этого времени он уговаривал подозреваемую очистить душу чистосердечным признанием и раскаянием. Салтыкова слушала священника, пускалась в общие рассуждения о религии и нравственности, но вину за собой не признавала и утверждала, что оговорена дворней. По истечении месяца — 3 марта 1764 г. — священник подал в Юстиц-коллегию рапорт, в котором официально информировал следователей о безуспешности своей миссии: Салтыкова не прекратила своего запирательства и "приготовлена им к неизбежной пытке".
Между тем, санкции на пытку следователи не имели. Но для того, чтобы не снижать степень психологического давления на подозреваемую, Степан Волков решился на довольно жестокую мистификацию: 4 марта 1764 г. Дарья Салтыкова под строгим воинским караулом была доставлена в особняк московского полицеймейстера, куда также был привезен палач и чиновники розыскной части. Подозреваемой сообщили, что она "доставлена на пытку". Однако, в тот день пытали вовсе не ее, а некоего разбойника, вина которого не вызывала сомнений. Салтыкова присутствовала при пытке от начала до конца. Однако, чужие страдания не произвели на Дарью Николаевну особенного впечатления и после окончания "допроса с пристрастием", свидетелем которого она явилась, подозреваемая улыбаясь повторила в лицо Волкову, что "вины за собой не знает и оговаривать себя на будет". Таким образом, надежды следователя запугать Салтыкову и тем добиться признания вины успехом не увенчались.
Подобное бесстрашие Дарьи Николавены, скорее всего, имело под собой отнюдь не нравственную силу, а банальную осведомленность о полномочиях следствия. Во всяком случае, такое предположение представляется наиболее достоверным; как показал дальнейший ход событий, Салтыкова имела в полицейской среде хороших друзей, всегда готовых явиться ей на помощь.
Однако, Степан Волков не угомонился. Коллежский советник еще раз написал в Петербург, рассчитывая получить санкцию на "допрос с пристрастием". Следователя нетрудно понять : признание подозреваемой рассматривалось как ценнейшая улика, а теория доказательств в рамках тогдашнего права находилась в зачаточном состоянии. Волков хотел получить из столицы официальное разрешение на возможность не только запугивать пыткой, но и осуществить таковую на практике.
Но 17 мая 1764 г. 6-й Департамент Правительствующего Сената направил в Москву предписание прекратить грозить Салтыковой и проходящим по ее делу свидетелям пыткой: "(...) Ея Императорского величества Указом повелено не чинить ни ее (дворовым) людям, ни ей пыток". Следователю пришлось смириться и более вопрос о допустимости пытки в расследовании по делу Салтыковой не поднимался.
В запасе у Волкова оставался, впрочем, еще один весьма действенный инструмент дознания: повальный обыск. Этому следственному приему (довольно распространенному в ту пору) можно поставить в соответствие современные "зачистки". На практике повальный обыск проводился так: крупная полицейская команда (ей в усиление могли придаваться солдаты гарнизона) блокировала населенный пункт либо городской квартал, причем внутрь оцепления можно было проникнуть извне, а вот выйти — нет отсюда поговорка: вход рубль, выход — два). Полицейская бригада допрашивала поголовно всех, попавших в оцепление, и если требовалось, проводила обыски любых помещений безо всяких дополнительных санкций. "Повальные обыски" растягивались на несколько дней и порой сопровождались индивидуальным допросом сотен людей, причем лица, ожидавшие допроса и те, кто его прошел, содержались под стражей порознь. Эффективность подобного способа дознания не следует недооценивать; этот прием успешно применялся в борьбе с крупными бандами разбойников, опиравшимися на пособников, легально проживавших в городах и селах. Важен был и психологический эффект : обыватели видели многочисленную вооруженную стражу и невольно проникались сознанием серьезности намерений властей, причем боязнь оговора со стороны соседей обычно подталкивала даже самых робких свидетелей к даче откровенных и развернутых показаний. Демонстративная активность сыска и страх быть обвиненным в недонесении развязывали языки лучше любого посула.
В первой декаде июня 1764 г. одновременные повальные обыски были проведены как в Москве, в квартале, где находился дом Дарьи Салтыковой, так и в подмосковном селе Троицком, куда, якобы, помещица отсылала свою провинившуюся дворню.
В Москве, на Сретенке, обыском руководил сам Степан Волков. О масштабе проведенного мероприятия можно судить уже по тому, что одних только допрошенных оказалось более 130 человек! Значительная часть допрошенных сообщила точные даты совершенных Салтыковой убийств и даже назвала фамилии погибших. В числе преступлений, о которых рассказали жители соседних домов и священники Введенской церкви и церкви Иоанна Белоградского (обе располагались в непосредственной близости от дома Салтыковой), в частности, значились:
Помимо показаний соседей очень важны для следствия оказались и рассказы дворовой прислуги подозреваемой. С самого начала следствия крепостные никак не шли на контакт с Волковым. Видимо, неверие в силу закона довлело над запуганными и забитыми людьми. Теперь же, когда арестованная барыня лишилась ореола личной неприкосновенности, крепостные мало-помалу поверили в то, что принципиальный следователь сумеет-таки найти управу на зарвавшуюся столбовую дворянку.
И вот тут-то начались самые удивительные открытия. Прежде всего, следствие интересовал вопрос о том, действительно ли три жены Ермолая Ильина (одного из двух авторов челобитной на имя Императрицы) были замучены Салтыковой? Другими словами, не ввел ли доноситель в заблуждение Императрицу ?
Оказалось, что марте 1762 г. среди домашних слуг Салтыковой, постоянно проживавших в ее московском доме, образовался своего рода заговор. Заговорщики — братья Шавкуновы, Тарнохин, Некрасов и Угрюмов — решили донести московским властям о бесчинствах барыни. Надо сказать, что это была далеко не первая попытка слуг сообщить властям о преступлениях Салтыковой, но впервые не один, не два, а сразу пятеро человек решились выступить с согласованным заявлением. Зная о том, что Дарья Николаевна имеет прекрасные личные отношения с чинами московской полиции, пятеро смельчаков решили обратиться с жалобой в Сенатскую контору (т. е. отделение Правительствующего Сената в Москве). Крепостные ночью скрылись из дома помещицы, но та хватилась беглецов и послала за ними погоню. Пятеро слуг, опасаясь расправы на месте, обратились за помощью к ночному полицейскому караулу. Беглецы были задержаны, доставлены в околоток, затем препровождены в полицеймейстерскую канцелярию. Там они содержались две недели, в течение которых неоднократно заявляли о многочисленных убийствах людей, совершенных Салтыковой, упоминая в том числе и об убийстве трех жен Ермолая Ильина. Пятерых слуг полиция пыталась вернуть хозяйке, но люди отказались идти в ее дом, за что и были избиты полицейскими прямо на улице. В конце-концов, всех пятерых отвели в Сенатскую контору, где заявители были официально допрошены и ... возвращены Дарье Салтыковой. Там бежавшие были выпороты и отправлены в Сибирь. Именно неудачный исход побега братьев Шавкуновых, Тарнохина, Некрасова и Угрюмова навел Ермолая Ильина и Савелия Мартынова на мысль искать правду в Санкт-Петербурге.
Итак, Степан Волков узнал, что доносы об убийстве трех жен Ильина уже подавались прежде как в полицию, так и в Сенатскую контору. Это, разумеется, повышало доверие с заявлению Ермолая Ильина. Но помимо этого, следователь впервые узнал фамилии людей, бывших непосредственными свидетелями убийств упомянутых жен. Это были Михаил Мартьянов, Петр Ульянов, Василиса Матвеева и Аксинья Степанова. Кроме того, значительное число лиц смогли подтвердить наличие на телах умерших женщин явных и притом весьма значительных телесных повреждений (струпьев на открытых ранах, вырванных волос, следов обварения кипятком, обожженных ушей, синяков и т. п.; впрочем, о способах умерщвления Салтыковой людей далее будет сказано особо). Т. о. следствие, благодаря повальному обыску, смогло найти подтверждения тому, что три жены Ермолая Иванова действительно были убиты помещицей.
Важным результатом повального обыска, проведенного в московском доме Дарьи Салтыковой, явилось обнаружение весьма примечательноой бухгалтерской книги, заполненной рукой эконома Савелия Мартынова, в которой были перечислены все взятки, розданные Салтыковой должностным лицам московской администрации. Этот в высшей степени любопытный документ раскрыл ту крайнюю степень коррупции и бессовестной жажды стяжания, присущей видным чиновникам, благодаря которым совершаемые в самом центре Москвы из года в год убийства людей игнорировались должностными лицами, ответственными за поддержание правопорядка и законности.
Крепостные люди Дарьи Салтыковой обвинили свою хозяйку в смерти 75 человек. Однако, далеко не по всем инкриминируемым Салтыковой случаям убийств имелись свидетели или соучастники; значительная часть сообщений заявителей делалась со ссылкой на отсутствующих или умерших лиц, а потому такие сообщения требовали тщательной проверки. Кроме того, некоторые из дворовых слуг оказались замешаны в преступлениях хозяйки (исполняя ее приказания избивать людей) и потому признавая одни события эти люди категорически отказывались признавать другие. Последнее обстоятельство заметно путало следствие, поскольку вызывало разноречия свидетелей по большому числу фактов.
Окончание ТУТ
Тетка Салтыковой была замужем за генерал-поручиком Иваном Бибиковым, старшая сестра — за генерал-поручиком Афанасием Жуковым.
Бог весть каким образом отцу удалось выдать Дарью – дурнушку с несносным характером – замуж за столбового дворянина Глеба Салтыкова, происходившего из очень состоятельной семьи. Дарья родила ему двоих сыновей, а потом Салтыков умер.
Удивительно, но это была еще цветущая и притом весьма набожная женщина.
В 26 лет Дарья стала самой богатой в Москве вдовой, владевшей имениями в нескольких российских губерниях. Детей по законам того времени у неё отобрали и определили на воспитание в гвардейский полк. Оставшись совсем одной, Салтыкова ударилась в религию и совершила немало паломничеств по святым местам, где щедро раздавала деньги "на церкву".
Наконец, соскучившись по мужской ласке, Салтыкова, как говорят в народе, охмурила молодого красавца Николая Тютчева, деда знаменитого поэта Фёдора Тютчева (возможно, не обошлось без материальных поощрений, так как мелкий дворянин Тютчев работал простым землемером). Однажды Салтыкова прознала, что Тютчев параллельно встречается с одной юной и хорошенькой особой, и уже успел с ней тайно обвенчаться.
В ярости Дарья чуть не убила изменщика. Испугавшись, Тютчев вместе с женой укрылся в московском особняке своей родни, а потом они и вовсе сбежали из города. Как нельзя вовремя – Салтыкова уже закупила порох, чтобы спалить особняк вместе с любовниками.
Месть не состоялась, и униженная и оскорблённая Дарья потеряла покой. Не в силах совладать с переполнявшими её чувствами, Салтыкова всё чаще стала вымещать злобу на своих прислужницах и чернавках.
За семь лет она погубила 139 человек, в большинстве женщин и девочек. Большинство убийств были произведены в подмосковном селе Троицком.
Основным поводом к наказанию было недобросовестность в мытье полов или стирке. Наказание начиналось с того, что она наносила провинившейся крестьянке удары попавшимся под руку предметом. Провинившуюся затем пороли конюхи и гайдуки, порой до смерти. Салтычиха могла обливать жертву кипятком или опалить ей волосы на голове. Жертв морили голодом и привязывали голыми на морозе.
Не щадила Салтыкова ни беременных женщин, ни двенадцатилетних девочек, ровесниц её сыновей.
Над крепостными мужиками Салтыкова тоже издевалась, но иным способом. Своего кучера она трижды женила, но по очереди умертвила всех трёх его жён – чтоб ходил и горевал. Мужики тайком жаловались на свою госпожу властям, но Салтычиха (так прозвали её мужики) играючи подкупала любого чиновника, и ей всё сходило с рук.
В начале лета 1762 г. в Санкт-Петербурге появились два беглых крепостных мужика — Ермолай Ильин и Савелий Мартынов — поставившие перед собой цель практически невыполнимую: они вознамерились принести Государыне Императрице Екатерине Алексеевне жалобу на свою хозяйку, крупную помещицу Дарью Николаевну Салтыкову. Шансов на успех беглые почти не имели : во-первых, они находились на нелегальном положении и не могли удостоверить свои личности паспортами; во-вторых, Государыня Императрица согласно правилам тогдашнего делопроизводства рассматривала документы, подаваемые только чинами высших четырех ступеней Табели о рангах (т. е. не ниже тайного советника). До эпохи Императора Павла Первого, укрепившего на стене Зимнего дворца специальный ящик для доносов "всех лиц, без разбора звания", было еще почти четыре десятилетия ; а это означало, что простой человек никак не мог быть услышан Властью, которая не удостаивала его аудиенциями и не принимала его прошений. Можно сказать так : Высшая Власть просто не замечала своих рабов.
Однако, пути назад у Ильина и Мартынова не было. Им оставалось лишь аппелировать к высшей Власти в Империи и двигаться только вперед в попытке реализовать свои планы. Путь назад означал для обоих верную гибель. Удивительно то, что оба сумели успешно завершить почти безнадежное предприятие.
Если бы беглые действовали по закону и попытались заявить жалобу на свою хозяйку по месту жительства, их бы наверняка ожидал самый печальный конец. Такие попытки уже предпринимали их предшественники и все они заканчивались для смельчаков весьма печальным (и порой прямо трагическим) образом. Поэтому Ильин и Мартынов предпочли путь долгий и на первый взгляд нелогичный: в конце апреля 1762 г. они убежали из московского дома своей барыни, но двинулись не на юг, в вольные донские степи, а прямо в противоположном направлении, в столицу Империи. С разного рода тяготами и перипетиями безпаспортные крепостные добрались до Санкт-Петербурга и тут затаились.
Беглые искали подходы к Зимнему дворцу, если точнее, такого человека, через которого можно было бы передать Императрице жалобу. Неизвестно, как именно такой человек был найден, неизвестно вообще кем он был ; скорее всего, не обошлось без крупной взятки. Как бы там ни было, в первой половине июня Екатерина Вторая получила "письменное рукоприкладство" (так в те времена именовались заявления) Ильина и Мартынова.
В нем крепостные сообщали следующее :
— Им известны за своей хозяйкой Дарьей Николаевной Салтыковой "смертоубийственные и весьма не маловажныя креминальные дела" ( так в оригинале ) ;
— Дарьей Салтыковой "от 1756 г. душь со ста (...) ею, помещицею, погублено" ;
— Авторы просили Императрицу всех крепостных Салтыковой "от смертных губительств и немилосердных бесчеловечных мучительств защитить" ;
— Подчеркивая многочисленность замученных Дарьей Салтыковой людей, доносители заявляли, что только у одного из них, Ермолая Ильина, помещица последовательно убила трех жен, каждую из которых которых мучила собственноручно ;
— Для себя лично авторы просили "не отдавать помещице их, доносителей, и прочих во владение".
Из Канцелярии Ея Императорского Величества донос Ильина и Мартынова поступил на рассмотрение и принятие решения в Правительствующий Сенат. Оттуда он был переправлен в московскую контору Правительствующего Сената, а затем попал в юстиц-коллегию. Там его приняли в производство ( т. е. приступили к рассмотрению по существу ) 1 октября 1762 г. Хотя непосредственно сыскными делами по этому делу занималась московская юстиц-коллегия, общее руководство розыском осуществлял из Санкт-Петербурга Сенат. Именно эта автономия, позволившая сыщикам не подчиняться московской администрации, как станет ясно из дальнейшего хода событий, позволила довести розыск до конца.
В московской юстиц-коллегии дело попало в руки самого "беспородного" (т. е. неблагородного, без родственных и деловых связей) чиновника — Степана Волкова. В каждой организации есть две категории работников: тех, кто тянет лямку, делает дело и остается при этом никем не замечен, и тех, кто занимается пустяками, но умудряется быть на виду у начальства и получает все благодарности. Надворный советник Волков был из первой категории. Когда из северной столицы пришла команда принять к расследованию жалобу на Дарью Салтыкову, все чиновники моментально поняли, что дело предстоит рисковое: с одной стороны, в Петербурге жалоба уже доложена Императрице и надо показать какой-то результат, а с другой — Салтыкову тронуть нельзя, поскольку у нее вся Москва в родственниках. Короче, куда не кинь — всюду клин! Поэтому все более или менее именитые коллеги Волкова сумели от себя это дело, что называется, отпихнуть.
То, что именно самый бедный и незнатный следователь занялся этим делом, возможно, и предопределило успех всего расследования. Во всяком случае, именно благодаря ему, растянувшийся на несколько лет розыск позволил-таки остановить не знавшую никаких тормозов помещицу. В подчинении Волкову был назначен молодой надворный советник князь Дмитрий Цицианов. Вдвоем они фактически и "раскрутили" это дело.
В течение первого года — вплоть до ноября 1763 г. — следователи занимались изучением арестованных у Салтыковой счетных книг и допросами свидетелей. Была опрошена многочисленная прислуга помещицы, проживавшая в ее московском доме на Кузнецкой улице, на Сретенке. Подверглись допросам ее слуги из имений в Троицком (под Москвой) и в Вокшине.
Изучение счетных книг позволило следователям довольно точно определить круг должностных лиц московской администрации, состоявших с Дарьей Салтыковой в теплых отношениях и получавших от нее разного рода презенты. Кроме того, удалось проследить движение крепостных людей во владениях помещицы: кого и кому она продавала, кто отправлялся ею на заработки и промыслы, кто умирал, кто записывался в штат обслуги.
Тут вскрылось много интересного. Прежде всего довольно подозрителен показался следователям процент официально умерших крепостных, причем смертность среди женщин намного превосходила смертность среди мужчин, что не находило никакого логического объяснения. Смерти некоторых лиц с самого начала представлялись следствием преступления, которое, однако, никто и не думал расследовать. Так, например, в ноябре 1759 г. в Сыскной приказ г. Москвы предъявлялось тело умершего крепостного Салтыковой Хрисанфа Андреева с заметными на глаз телесными повреждениями. Расследование его смерти было проведено должностными лицами приказа с явными и грубыми нарушениями в оформлении документов, например, датированные ранним сроком документы ссылались на поздние, что несомненно указывало на подлог.
Помимо этого, следователи из Юстиц-коллегии составили поименный список крепостных Салтыковой, обстоятельства жизни или смерти которых даже по документам представлялись весьма подозрительны. Например, молодая здоровая 20-лентяя женщина попадала в дом Салтыковой в качестве домашней прислуги и через две недели умирала. Весьма подозрительны были смерти трех жен Ермолая Ильина, о чем последний упоминал в доносе на имя Императрицы. Ильин, кстати, занимал должность "личного конюха" Салтыковой, т. е. был человеком достаточно приближенным к помещице, во всяком случе, вступавшим с нею в контакт ежедневно. В течение трех лет у Ермолая Ильина одна за одной умерли три молодых жены. Некоторых лиц из своей обслуги Салтыкова, согласно записям в ее домовых книгах, отпускала в свои вотчинные деревни, но там они почему-то либо тут же умирали, либо исчезали, да так, что никто не мог толком сказать, где же эти люди теперь находятся. Всего надворный советник Волков насчитал 138 (!) крепостных Салтыковой, ставших, по его мнению, жертвами преступлений хозяйки.
Попутно осуществлялась проверка архивов канцелярии московского гражданского губернатора, Сыскного приказа, московского полицеймейстера. Оказалось, что в период 1756-62 гг. на Дарью Салтыкову ее крепостными была подана 21 (!) жалоба. Для того мрачного времени это был своего рода рекорд. В каждой из жалоб приводились конкретные примеры побоев и последовавших смертей крепостных. Формально все поданные жалобы прошли надлежащую проверку, но не вызывала сомнений ее предвзятость. Судьба жалобщиков была тягостной : полиция возвращала их помещице, где следовало их строгое "взыскание", либо отдавал под суд "за клевету". В последнем случае жалобщики отправлялись в каторжные работы в Сибирь. Как и многие помещики той эпохи Дарья Салтыкова имела собственные тюрьмы с пыточными застенками, колодами, кандалами, "стульями". Некоторые из доносчиков попав туда однажды, остались в тюрьме на годы и получили свободу лишь благодаря возникшему расследованию.
Довольно быстро следователи из московской юстиц-коллегии убедились в том, что Салтыкова препятствует правосудию. До тех пор, пока эта женщина оставалсь на свободе и распоряжалась жизнями своих холопов, следователи не могли рассчитывать на полную откровенность свидетелей. Властная и уверенная в себе женщина распространяла вокруг себя ауру вседозволенности. Слуги Салтыковой, видя полную бесполезность жалоб на хозяйку, прямо говорили Волкову и Цицианову, что "управы на нее не может быть" и на этом основании отказывались помогать расследованию.
Поэтому в экстракте из дела, датированном 6 ноября 1763 г. и направленном в Правительствующий Сенат (в С.-Петербург), было предложено разрешить следствию прибегнуть к радикальным мерам, способным помочь получить необходимую информацию. Прежде всего, столицу запросили о разрешении применить в отношении Дарьи Салтыковой пытку. Помимо этого, Юстиц-коллегия просила Правительствующий Сенат назначить управителя имуществом Салтыковой, а саму подозреваемую отстранить от управления поместьями и денежными средствами, дабы лишить возможности запугивать крепостных и давать взятки чиновникам. Также в качестве одной из мер, способной помочь правосудию, следователями был назван "повальный обыск" в поместьях Салтыковой с поголовным допросом всех проживавших там крепостных.
Такое разрешение получено не было. Императрица в "деле Салтыковой" прибегла к повторенной впоследствии неоднократно директиве следователям : пыткой надлежит запугивать допрашиваемого, но применять ее нельзя. Этот прием во времена ее царствования повторялся неоднократно в самых разных (и важных) расследованиях: в "деле Василия Мировича", при расследовании заговора Петра Хрущова и Семена Гурьева, в сыске по "пугачевскому делу" и пр. Пройдет некоторое время и 8 ноября 1774 г. Императрица подпишет секретный Указ, запрещающий по всей Империи пытку во время дознания. Указ этот не был публично оглашен с той целью, чтобы обыватели не знали о появившемся запрете и продолжали трепетать при угрозе пыткой. Можно спорить о том, сколь нравственно запугивать допрашиваемого пыткой, но следует признать, что начиная с 60-х годов 18-го столетия в России перестали пытать подозреваемых в застенках (хотя, палачи, разумеется, сохранились: они исполняли приговоры судов в части наложения телесных наказаний).
В остальном запрос московских следователей был удовлетворен: Дарья Салтыкова была отстранена от управления своим имуществом и деньгами, которыми с января 1764 г. стал распоряжаться сенатор Сабуров, назначенный "опекуном" (сейчас бы его назвали "временным управляющим"). Также следователи получили разрешение провести "повальный обыск в домах и имениях" подозреваемой, если такая необходимость возникнет.
Надворный советник Степан Волков в начале февраля 1764 г. официально сообщил Дарье Салтыковой о взятии ее "под караул" и предстоящей пытке. Согласно традиции, к ней был приставлен священник, которому надлежало подготовить женщину к испытанию и возможной смерти, а также уговорить Салтыкову не доводить следствие до крайней жестокости. Священник московской церкви Николая Чудотворца Дмитрий Васильев по распоряжению московского градоначальника провел в обществе Дарьи Николаевны ровно месяц; в течение всего этого времени он уговаривал подозреваемую очистить душу чистосердечным признанием и раскаянием. Салтыкова слушала священника, пускалась в общие рассуждения о религии и нравственности, но вину за собой не признавала и утверждала, что оговорена дворней. По истечении месяца — 3 марта 1764 г. — священник подал в Юстиц-коллегию рапорт, в котором официально информировал следователей о безуспешности своей миссии: Салтыкова не прекратила своего запирательства и "приготовлена им к неизбежной пытке".
Между тем, санкции на пытку следователи не имели. Но для того, чтобы не снижать степень психологического давления на подозреваемую, Степан Волков решился на довольно жестокую мистификацию: 4 марта 1764 г. Дарья Салтыкова под строгим воинским караулом была доставлена в особняк московского полицеймейстера, куда также был привезен палач и чиновники розыскной части. Подозреваемой сообщили, что она "доставлена на пытку". Однако, в тот день пытали вовсе не ее, а некоего разбойника, вина которого не вызывала сомнений. Салтыкова присутствовала при пытке от начала до конца. Однако, чужие страдания не произвели на Дарью Николаевну особенного впечатления и после окончания "допроса с пристрастием", свидетелем которого она явилась, подозреваемая улыбаясь повторила в лицо Волкову, что "вины за собой не знает и оговаривать себя на будет". Таким образом, надежды следователя запугать Салтыкову и тем добиться признания вины успехом не увенчались.
Подобное бесстрашие Дарьи Николавены, скорее всего, имело под собой отнюдь не нравственную силу, а банальную осведомленность о полномочиях следствия. Во всяком случае, такое предположение представляется наиболее достоверным; как показал дальнейший ход событий, Салтыкова имела в полицейской среде хороших друзей, всегда готовых явиться ей на помощь.
Однако, Степан Волков не угомонился. Коллежский советник еще раз написал в Петербург, рассчитывая получить санкцию на "допрос с пристрастием". Следователя нетрудно понять : признание подозреваемой рассматривалось как ценнейшая улика, а теория доказательств в рамках тогдашнего права находилась в зачаточном состоянии. Волков хотел получить из столицы официальное разрешение на возможность не только запугивать пыткой, но и осуществить таковую на практике.
Но 17 мая 1764 г. 6-й Департамент Правительствующего Сената направил в Москву предписание прекратить грозить Салтыковой и проходящим по ее делу свидетелям пыткой: "(...) Ея Императорского величества Указом повелено не чинить ни ее (дворовым) людям, ни ей пыток". Следователю пришлось смириться и более вопрос о допустимости пытки в расследовании по делу Салтыковой не поднимался.
В запасе у Волкова оставался, впрочем, еще один весьма действенный инструмент дознания: повальный обыск. Этому следственному приему (довольно распространенному в ту пору) можно поставить в соответствие современные "зачистки". На практике повальный обыск проводился так: крупная полицейская команда (ей в усиление могли придаваться солдаты гарнизона) блокировала населенный пункт либо городской квартал, причем внутрь оцепления можно было проникнуть извне, а вот выйти — нет отсюда поговорка: вход рубль, выход — два). Полицейская бригада допрашивала поголовно всех, попавших в оцепление, и если требовалось, проводила обыски любых помещений безо всяких дополнительных санкций. "Повальные обыски" растягивались на несколько дней и порой сопровождались индивидуальным допросом сотен людей, причем лица, ожидавшие допроса и те, кто его прошел, содержались под стражей порознь. Эффективность подобного способа дознания не следует недооценивать; этот прием успешно применялся в борьбе с крупными бандами разбойников, опиравшимися на пособников, легально проживавших в городах и селах. Важен был и психологический эффект : обыватели видели многочисленную вооруженную стражу и невольно проникались сознанием серьезности намерений властей, причем боязнь оговора со стороны соседей обычно подталкивала даже самых робких свидетелей к даче откровенных и развернутых показаний. Демонстративная активность сыска и страх быть обвиненным в недонесении развязывали языки лучше любого посула.
В первой декаде июня 1764 г. одновременные повальные обыски были проведены как в Москве, в квартале, где находился дом Дарьи Салтыковой, так и в подмосковном селе Троицком, куда, якобы, помещица отсылала свою провинившуюся дворню.
В Москве, на Сретенке, обыском руководил сам Степан Волков. О масштабе проведенного мероприятия можно судить уже по тому, что одних только допрошенных оказалось более 130 человек! Значительная часть допрошенных сообщила точные даты совершенных Салтыковой убийств и даже назвала фамилии погибших. В числе преступлений, о которых рассказали жители соседних домов и священники Введенской церкви и церкви Иоанна Белоградского (обе располагались в непосредственной близости от дома Салтыковой), в частности, значились:
- убийство посредством продолжительных побоев 12-летней дворовой девочки (предположительно Прасковьи Никитиной);
— убийство в результате длительного истязания 19-летней Феклы Герасимовой (тело которой было официально передано 1-й полицейской команде, где погибшую видели священники);
— содержание в кандалах и колодах крепостных людей (об этом сообщили независимо друг от друга четыре человека, проживавшие по соседству с домом Дарьи Салтыковой);
— длительное содержание босоногих крепостных в зимнее время на снегу (показания об этом дали девять свидетелей);
— продолжительные телесные наказания дворни, в ходе которых Салтыкова лично командовала изтязателям "бей больше!" (пятеро свидетелей).
Помимо показаний соседей очень важны для следствия оказались и рассказы дворовой прислуги подозреваемой. С самого начала следствия крепостные никак не шли на контакт с Волковым. Видимо, неверие в силу закона довлело над запуганными и забитыми людьми. Теперь же, когда арестованная барыня лишилась ореола личной неприкосновенности, крепостные мало-помалу поверили в то, что принципиальный следователь сумеет-таки найти управу на зарвавшуюся столбовую дворянку.
И вот тут-то начались самые удивительные открытия. Прежде всего, следствие интересовал вопрос о том, действительно ли три жены Ермолая Ильина (одного из двух авторов челобитной на имя Императрицы) были замучены Салтыковой? Другими словами, не ввел ли доноситель в заблуждение Императрицу ?
Оказалось, что марте 1762 г. среди домашних слуг Салтыковой, постоянно проживавших в ее московском доме, образовался своего рода заговор. Заговорщики — братья Шавкуновы, Тарнохин, Некрасов и Угрюмов — решили донести московским властям о бесчинствах барыни. Надо сказать, что это была далеко не первая попытка слуг сообщить властям о преступлениях Салтыковой, но впервые не один, не два, а сразу пятеро человек решились выступить с согласованным заявлением. Зная о том, что Дарья Николаевна имеет прекрасные личные отношения с чинами московской полиции, пятеро смельчаков решили обратиться с жалобой в Сенатскую контору (т. е. отделение Правительствующего Сената в Москве). Крепостные ночью скрылись из дома помещицы, но та хватилась беглецов и послала за ними погоню. Пятеро слуг, опасаясь расправы на месте, обратились за помощью к ночному полицейскому караулу. Беглецы были задержаны, доставлены в околоток, затем препровождены в полицеймейстерскую канцелярию. Там они содержались две недели, в течение которых неоднократно заявляли о многочисленных убийствах людей, совершенных Салтыковой, упоминая в том числе и об убийстве трех жен Ермолая Ильина. Пятерых слуг полиция пыталась вернуть хозяйке, но люди отказались идти в ее дом, за что и были избиты полицейскими прямо на улице. В конце-концов, всех пятерых отвели в Сенатскую контору, где заявители были официально допрошены и ... возвращены Дарье Салтыковой. Там бежавшие были выпороты и отправлены в Сибирь. Именно неудачный исход побега братьев Шавкуновых, Тарнохина, Некрасова и Угрюмова навел Ермолая Ильина и Савелия Мартынова на мысль искать правду в Санкт-Петербурге.
Итак, Степан Волков узнал, что доносы об убийстве трех жен Ильина уже подавались прежде как в полицию, так и в Сенатскую контору. Это, разумеется, повышало доверие с заявлению Ермолая Ильина. Но помимо этого, следователь впервые узнал фамилии людей, бывших непосредственными свидетелями убийств упомянутых жен. Это были Михаил Мартьянов, Петр Ульянов, Василиса Матвеева и Аксинья Степанова. Кроме того, значительное число лиц смогли подтвердить наличие на телах умерших женщин явных и притом весьма значительных телесных повреждений (струпьев на открытых ранах, вырванных волос, следов обварения кипятком, обожженных ушей, синяков и т. п.; впрочем, о способах умерщвления Салтыковой людей далее будет сказано особо). Т. о. следствие, благодаря повальному обыску, смогло найти подтверждения тому, что три жены Ермолая Иванова действительно были убиты помещицей.
Важным результатом повального обыска, проведенного в московском доме Дарьи Салтыковой, явилось обнаружение весьма примечательноой бухгалтерской книги, заполненной рукой эконома Савелия Мартынова, в которой были перечислены все взятки, розданные Салтыковой должностным лицам московской администрации. Этот в высшей степени любопытный документ раскрыл ту крайнюю степень коррупции и бессовестной жажды стяжания, присущей видным чиновникам, благодаря которым совершаемые в самом центре Москвы из года в год убийства людей игнорировались должностными лицами, ответственными за поддержание правопорядка и законности.
В числе лиц, получавших от Дарьи Николаевны ценные подарки и деньги, значились: начальник полицеймейстерской канцелярии, действительный статский советник Андрей Иванович Молчанов, прокурор Сыскного приказа Федор Хвощинский, присуствующие Сыскного приказа, надворные советники Лев Вельяминов-Зернов и Петр Михайловский, секретарь Тайной конторы Иван Яров, актуариус Сыскного приказа Иван Пафнутьев и пр. Это объясняло, почему почему никто из жалобщиков на Салтыкову не мог найти правды в Москве.
Одновременно с повальным обыском на Сретенке аналогичная операция проводилась в Троицком, подмосковном имении и одноименной деревне Салтыковой, а также прилегавших к нему селах. Помимо Троицкого в полицейское оцепление попали и некоторые другие населенные пункты: деревни Саларево, Орлово, Семеновское. Руководил обыском князь Дмитрий Цицианов, впоследствии (после окончания обыска в Москве) к нему на помощь прибыл Волков.
- убийство летом 1762 г. дворовой девушки Феклы Герасимовой; информация об этом преступлении дополняла сведения, полученные Волковым в Москве. Староста села Троицкого Иван Михайлов, непосредственно перевозивший труп замученной девушки, дал изобличающие Салтыкову показания и назвал свидетелей, способных подтвердить правоту его слов, в частности, полицейского врача Федора Смирнова, обследовавшего тело убитой в помещнии московской губернской канцелярии ;
— побои, пытка голодом и последующие смерти дворовых девушек Афимьи и Ирины (о чем они сообщили в предсмертной исповеди священнику троицкой церкви Степану Петрову);
— факты неоднократных и жестоких издевательств Салтыковой над своими крепостными людьми подтвердило значительное число крестьян соседних деревень (80 человек). Однако, следует заметить, что никто из них не был непосредственным свидетелем побоев и давал свои показания, как говорится, с чужих слов;
— значительное число крепостных Салтыковой (22 человека) сообщили следствию о том, что слышали от прислуги барыни, что та совершала неоднократные убийства людей, но сами свидетелями таковых не были.
Крепостные люди Дарьи Салтыковой обвинили свою хозяйку в смерти 75 человек. Однако, далеко не по всем инкриминируемым Салтыковой случаям убийств имелись свидетели или соучастники; значительная часть сообщений заявителей делалась со ссылкой на отсутствующих или умерших лиц, а потому такие сообщения требовали тщательной проверки. Кроме того, некоторые из дворовых слуг оказались замешаны в преступлениях хозяйки (исполняя ее приказания избивать людей) и потому признавая одни события эти люди категорически отказывались признавать другие. Последнее обстоятельство заметно путало следствие, поскольку вызывало разноречия свидетелей по большому числу фактов.
Окончание ТУТ